О Г Л А В Л Е Н И Е
1. Культурология - продукт современной культуры.
2. Проект культурологии Л. Уайта.
3. Парадигма и дискурс в культурологии.
1. Культурология - продукт современной культуры.
Было бы странно считать, что проблемы культуры не исследовались наукой, пока не
было произнесено слово "культурология". Шаманизм в этнографии, рыцарство в
истории, влияние Байрона и Пушкина в литературоведении, конфликт "жизни" и
"культуры" в социологии Зиммеля - что это все, как не проблемы культуры? Но
кажется, что объединение подобных тем в рамках единой науки - едва ли возможно и
целесообразно. Что же в таком случае является "оправданием" культурологии,
богато представленной сегодня в виде образовательных программ, учебников,
лекционных курсов, журнальных публикаций?
Оправдание находится довольно простое. После крушения советского марксизма
образовался "идейный вакуум" и именно культурология в силу своей всеохватности и
расплывчатости является наиболее подходящим кандидатом на замещение "вакантного
места". Но не только Россия - все мировое сообщество, которое, хочет оно того
или нет, двигается по пути глобализации, нуждается сегодня в общеобразовательной
дисциплине, которая давала бы представление о множественности культур и
создавала бы основу для широкого гуманитарного общения людей различных рас,
сословий и конфессий. Эта дисциплина должна формировать у молодежи образ
общечеловеческой культуры, который затем конкретизируется в соответствии с
национальной системой ценностей. Эта дисциплина, очевидно, не может иметь четко
очерченного "корпуса знаний", ей должны быть свойственны либеральность,
плюрализм оценок и мнений, этико-педагогическая ориентация и вместе с тем -
связность, образность, опора на яркие факты мировой культуры. Этим требованиям
удовлетворяет культурология.
Тенденция к формирования культурологии как особой отрасли в гуманистике имеет
место и на Западе. По-видимому, сами новые условия выработки и синтеза знаний с
помощью "Интернет", возникновения мирового сообщества ученых приводят к стиранию
дисциплинарных границ в социо-гуманитарной сфере, к выработке широкого взгляда
на культуру, компенсаторного по отношению к процессу дробления и специализации
наук.
Мы не "строим" культурологию, а просто фиксируем факты "социологизации" и
"психологизации" истории, популяризации "комплексного подхода", при котором
театр, скажем, изучается не только в искусствоведческом плане, но и в планах
национального менталитета, групповой психологии, развития массовых коммуникаций,
форм общественного диалога с политической, этической, педагогической точек
зрения. Такой подход удобно назвать "культурологическим". Его бросающаяся в
глаза особенность - осознание "контекстуальности" научных и философских теорий,
всякого знания. Если в недавнем прошлом философию, как и химию, изучали
независимо от того, где, в какой стране они развивались, то сегодня мы все яснее
осознаем, что философия и наука, равно как и другие формы сознания, не являются
продуктами "голого", "неукорененного" интеллекта. Они суть одушевленные "голоса"
- страны, эпохи, мыслящей элиты. Философия Канта - это не очередной продукт
"философского производства", а симптом трансформаций коллективного разума,
обусловленных его внутренними интенциями и социо-культурным контекстом. Как ни
парадоксально, но именно глобализация науки, выработка единых мировых стандартов
исследования приводит к "культурологизации" - не только социо-гуманитарных, но и
естественных наук. Физика, астрономия, химия приобретают культурологическую
направленность, когда их рассматривают в качестве элементов "национального
образа мира".
Проблемы культуры изучались во всех странах в соответствии с их научными
традициями, особыми проблемами и идеологиями.
В Германии они ставились в широком философском контексте. Больше всего немецких
философов интересовал человеческий разум и то, как он проявляется в природе,
истории, науке, искусстве, религии. Немцы хотели, можно сказать, "понять разум -
разумом", но не преуспели в этом. Ведь именно в Германии Кантом были впервые
провозглашены "границы чистого разума". Немецкие философы особенно резко
возражали против использования естественно-научной методологии в исторических
науках, именно они провели четкую грань между науками о природе и науками о
культуре - на том основании, что понимание природы связано с познанием законов,
а понимание культуры - с отнесением культурных явлений к ценностям.
В Англии "чистый разум" никогда не имел столь высоких притязаний, как в
Германии, привычно отступая перед обычаем, "политическим разумом" и здравым
смыслом. Эмпирическая, практическая направленность ума характерна для британских
ученых. Задачи управления колониями, народами, душу которых англичане никогда не
стремились глубоко понять, ("Запад есть Запад - Восток есть Восток"), направляли
внимание английских обществоведов на изучение регулятивных принципов,
институтов, служащих основой социального порядка и управления.
В США с их пестрым национальным составом, обострившейся классовой проблемой, а
также в связи с их усилившейся мировой эмансипацией многие исследования
приобрели этнопсихологическую направленность. Американские этнологи и
антропологи выступали против расизма, в защиту свобод личности и прав малых
народов. Их интересовали своеобразие этнических культур, контакты между ними,
положение человека "на рубеже культур". В центре внимания оказывались, с одной
стороны, устойчивое бессознательное "ядро" культуры, укорененное в личности, а с
другой - технологичность и адаптивность культуры, как социальной системы, ее
связь с природной средой, хозяйством и витальными потребностями человека.
Об осмыслении проблем культуры в России следует говорить особо. В конце прошлого
века у нас появилось немало философских и социологических работ, посвященных
специально этим проблемам. Для русской социологии особенно характерно
этико-субъективное, культурологическое направление, в котором анализ социальных
отношений сочетаются с литературной критикой, эзоповским толкованием
отечественной злобы дня, острыми выпадами против политиков и писателей,
непринужденной беседой с читателем. Изучать историю социологии и культурологии в
России вряд ли можно, игнорируя работы Чернышевского, Лаврова, Михайловского,
Плеханова, Ленина. Но кто они такие? Ученые, морализирующие публицисты или
философствующие политики? Русским людям свойственны синкретизм, конкретность,
образность, диалогичность мышления, а также "всеотзывчивость", любопытство,
любовь к тайнам и запретным знаниям. Поэтому русские хотели понять жизнь, да и
самих себя - не разумом, а сердцем. ("Умом Россию не понять...") Да и вообще,
ничего нельзя понять только умом. Вопросы культуры обсуждались в России не
столько учеными - специалистами, сколько поэтами, писателями и литературными
критиками. Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Салтыков-Щедрин, Белинский,
Герцен, Блок, Бунин, Булгаков, Платонов - вот наши лучшие культурологи,
философы, социологи, психологи. Уже многими на Западе признано, что глубина
проникновения русских писателей в душевные порывы, в суть человеческих
отношений, в смысл истории, в феномен всечеловеческого единства - ничуть не
меньше, чем профессиональных ученых - социологов и гуманитариев. Литература в
России никогда не была просто беллетристикой, она постоянно оперировала
политико-религиозными, этико-философскими идеями и, если уж говорить о
воздействии на социальные процессы, то русская классическая литература была во
много раз более действенна, чем социология и философия. Достаточно вспомнить
В.И. Ленина: "Чернышевский всего меня "перепахал". Он имел в виду роман "Что
делать"? Да и в наши дни написанный в художественно-публицистической манере
"Архипелаг ГУЛАГ" сделал больше для крушения коммунистической системы, чем сотни
книг западных ученых-советологов. Впрочем, в России были специализированные,
выдержанные в научном жанре размышления о культуре. Можно упомянуть здесь
Страхова, Леонтьева, но на первое место нужно поставить Н.Я. Данилевского, его
фундаментальный труд - "Россия и Европа". Несмотря на отсутствие
методологической строгости, эта работа отличается огромным богатством идей,
многие из которых впервые высказаны. Именно Данилевского и Шпенглера следует
считать классиками, зачинателями культурологии, разработчиками
"культурологического дискурса", несмотря на многие справедливые замечания по
поводу логической невыдержанности и фактической необоснованности многих их
суждений.
Человек, мало знакомый с науковедением, может считать, что некая концепция или
идея являются либо научными, либо ненаучными, и что сама культурология, если она
хочет иметь хоть какую-то ценность, должна обязательно быть наукой. Такому
человеку наука представляется в виде законченной идеальной схемы, в которой нет
никаких противоречий: объективно-беспристрастное исследование мира,
универсальный для всех ученых чисто познавательский мотив деятельности, четкая
договоренность о значении всех терминов и понятий, фактическая обоснованность и
логическая строгость суждений, признание единой для всех истины и т.п. При таком
видении науки упускают из виду, что она является культурно-историческим,
коммуникативным феноменом, творится в процессе диалога, подвержена воздействию
многих "вненаучных" субъективных и объективных факторов. Представление о
"чистой" науке, развивающейся вне политики, этики, экономики - является мифом.
Поучительно проследить судьбы науки в тоталитарных, политизированных и
идеологизированных обществах, где обостряется противоречие между познавательным
интересом и социальным заказом, стремлением к истине - и идеологическим
императивом, коммуникацией по поводу истины - и той, которая имеет целью
доказать правоту партии или доктрины. В таком обществе ученый находится в
трудном положении. Он разрывается между желанием продолжить свободное движение
своей мысли и необходимостью считаться с "правилами игры", принятыми в его
стране. Ученый хочет выжить как человек и гражданин, сохранить право работать в
науке, не оттолкнуть учеников, не способных еще воспринимать научные идеи иначе,
чем в идеологическом обрамлении. Но при этом он хочет сохранить разум свободным,
оставаться ученым, искателем истины. Стремясь разрешить подобные противоречия,
мысль выбирает иногда запутанные, компромиссные пути, а нередко вырывается за
рамки науки - в искусство, публицистику. В Советском Союзе идеология
господствовала в гуманитарных науках и подбиралась даже к тому, чтобы "подмять"
под себя физику, биологию, химию. Централизованное управление, интеллектуальный
уровень партийных руководителей, статусные различия в сообществе ученых во
многом определяли приоритеты, уровень, темпы развития науки, ее
социо-гуманитарной сферы. В кругах партийных идеологов, да и в массах, было
распространено обыденное понимание культуры, которая трактовалась как
"культурность", творчество в области литературы и искусства, организованное
просвещение народа и четко отграничивалось от политики, экономики, религии.
Термины "культурология" и "социология" считались идеологически неприемлемыми.
Понятие "культура" не вписывалось в систему понятий советского марксизма.
Философы говорили о "культурной надстройке", "формах общественного сознания", но
не о саморазвивающейся системе ценностей и значений, не о "пространстве
смыслов", которое с материалистической точки зрения представляется фиктивным.
Если и допускалась "теория культуры", то, как нечто вроде науки о хороших
манерах, не имеющей прямого отношения к идеологии. Такой взгляд на культуру был,
в какой-то степени "на руку" советским культурологам, которые, не привлекая к
себе внимания "начальства" могли относительно свободно работать, не обязательно
при этом прикрываясь жанром "критики буржуазной философии". Общие
философско-социологические проблемы культуры и связанные с ними проблемы
личности стали раньше и глубже разрабатываться советскими философами,
этнографами, историками, чем, скажем, проблемы экономики, политики, права и даже
морали, где мертвящее влияние идеологии было максимальным. Трудность была,
однако в том, что теоретическая культурология опиралась на эволюционизм,
структурно-функциональный, психоаналитический и экзистенциалистский методы,
которые считались формально несовместимыми с марксистским историзмом. На самом
деле, при известной ловкости автора и благожелательности коллег не так уж трудно
было в годы застоя замаскировать эти "буржуазные" методы "под марксизм", чем не
без успеха занимался автор этих строк в книге "Культура и личность" (Лг, Наука,
1972). Однако, был "пойман с поличными" ("Методологические проблемы изучения
культуры". По поводу книги Е.В.Соколова "Культура и личность", Журн.
"Социологические исследования" N1, 1974). Рецензенты обвинили автора книги в
том, что он "некритически заимствует буржуазную терминологию", "сглаживает
различие между марксизмом и немарксистскими подходами", интерпретирует классовую
борьбу в культуре как игру, а саму культуру ставит "над обществом", не
оговаривая, является ли оно буржуазным или социалистическим, "запутывает то, что
всем ясно", и т.п. Рецензия могла бы послужить началом полезной дискуссии, но
она была написана "по заказу" авторитетных органов и обсуждению не подлежала.
"Борьба за чистоту теории" в науке является антинаучным приемом. Нет "чистых" и
"не чистых" теорий. Всякая теория - неполна, "не чиста", и, пытаясь расширить
свою предметную область, неизбежно ассимилирует элементы других теорий. И
марксизм, будучи богатой и жизнеспособной теорией, вполне мог бы ассимилировать
элементы фундаментализма, психоанализа, семиотики, что и происходило на Западе
не без пользы для дела.
2. Проект культурологии Л. Уайта.
Науки формируются не только "спонтанно", усилиями многих авторов, но могут быть
"спроектированы" и "построены" одним человеком. Примеры авторских проектов -
"всеобщая организационная наука" А.А. Богданова, кибернетика Н. Винера. Удачный
проект получает развитие, неудачный - так и остается проектом.
Подобно тому, как мы связываем термин "социология" и проект этой науки с именем
Огюста Конта (1798-1857), термин "культурология" (введение его в научный обиход)
и проект соответствующей науки следует связывать с именем американского
культур-антрополога Лесли Уайта (1900-1975). Ни тот, ни другой проекты не были
реализованы, отчасти, из-за внутреннего противоречия между прокламируемой
позитивистской методологией и этико-миссионерскими замыслами авторов.
Многие ученые-гуманитарии - "завороженные" идеалом естествознания ХIХ века были
"профессионально озабочены", чувствуя, что их профессиональные знания не
укладываются в "прокрустово ложе" классической науки.
Мы имеем в виду контекстуальность, субъективность, ценностную окраску этих
знаний, их укорененность в определенном типе диалога, плюрализм мнений об одном
и том же факте. Знания об обществе и культуре сопротивляются научному
дисциплинированию, не хотят выстраиваться в теорию. Социологию и культурологию
следует рассматривать как науки особого рода, подобные в чем-то медицине.
Социолого-культурологические знания, как и медицинские, не имеют смысла вне
какой-нибудь социо-культурной деятельности.
Каково основное содержание культурологии Л. Уайта? Если принять широкое
определение культуры как всего, что создано руками и разумом человека, то есть
"искусственного" и противостоящего природе, то предмета науки мы не получим.
Методологической предпосылкой культурологии должно быть выделение культуры как
автономной области, указание на ее внутренние системообразующие связи. Культура
должна быть отграничена не только от природы, но также от человечества, от
общества (социума), от душевно-психологического мира личности, от "чистого",
самому себе равного разума. Нужно обосновать автономию культуры - как
саморазвивающейся системы смыслов, значений, приписываемых вещам, действиям,
намерениям - явлениям как объективного, так и субъективного миров. Таким
образом, "пространство культуры" очерчивается как пространство актуализированных
в каком-либо отношении значений и смыслов, которые Л. Уайт называет символами.
"Материя символов (смыслов)" - это цемент, "краска" для маркировки, благодаря
которым возникает необычайно пестрый, но все же единый "универсум культуры".
Через смыслы, через язык человечество становиться единым целым, а люди разных
наций, классов, конфессий, поколений, друзья и враги - понимают друг друга.
В системе культуры Л. Уайт выделил три главные подсистемы, которые он назвал
"векторами": технологическую, социально-нормативную и идеологическую.
Потребность в культурологии - науке о принципах устойчивости и причинах динамики
культуры, о направленности ее развития возникла потому, что в ХХ веке культура
стала стремительно отчуждаться от человека и общества, от своих творцов и
"пользователей". Сложность культуры стала несоизмеримой с возможностями
индивидуального разума. Культура быстро растет, становиться менее предсказуемой,
менее понятной, по существу - неуправляемой. Между тем рост культуры губительным
образом сказывается на среде обитания и здоровье человека, приводит к
демографическому взрыву и возрастанию конфликтности в обществе. Еще сто лет тому
назад абсурдной показалась бы мысль о том, что рост культуры может вести к
интеллектуальной и моральной деградации. Сегодняшнее развитие техники,
идеологических и организационных технологий делает вполне разумной эту мысль.
Культура как бы бросает человеку вызов: либо овладей новыми
технико-организационными возможностями, используй их для перестройки своего
образа жизни или погибни. Люди этот вызов до сих пор не поняли и не приняли.
Условием его принятия Л. Уайт считает развитие научной культурологии, которая
дает возможность осуществить широкомасштабные, целенаправленные реформы. Этот
замысел Уайта очень напоминает замыслы основателя социологии О. Конта и авторов
социалистических теорий. Может быть, это сходство было одной из причин
непопулярности культурологии в США. Но и с научной точки зрения в теории Л.
Уайта было много неясного: как связаны между собой общественная практика и
"смыслопорождение"? Может ли человек контролировать процесс создания символов и
не придется ли для такого контроля ограничить свободу мысли и слова? Кем, в чьих
интересах, насколько компетентно будут проводиться культурные реформы? Можно ли
их проводить, несмотря на то, что человечество пока не является единым целым? А
если отложить реформы, то не будет ли отсрочка гибельной?
Л. Уайт подчеркивал способность культуры к саморазвитию, независимо от желания
людей. Он считал ненаучной ее оценку с этико-аксиологических позиций, с точки
зрения морального идеала. Воспроизводя некоторые мотивы социал-дарвинизма, он
утверждал, что каждая область культуры стремится увеличить свое "жизненное
пространство" за счет других: торговые фирмы, корпорации, банки,
автомобилестроение, сообщества ученых, преступные шайки и религиозные секты
расширяют свое влияние насколько это возможно. Но сила и жизненность отдельных
"векторов" культуры не пропорциональна их социо-культурной значимости и шкале
этических оценок. Наиболее значимые, ценные сферы культуры - науку, философию,
искусство, спорт - оказывается, труднее всего поддерживать, охранять от
растлевающих, "энтропийных" тенденций. С другой стороны, преступность,
вандализм, наркомания, торговля оружием, коррупция, бездумная массовая культура
- легко развиваются сами собой и с огромным трудом поддаются контролю. Развитие
культуры все более отклоняется от "просветительной перспективы", целями которой
были свобода, равенство, справедливость, счастье, безопасность, согласие.
"Варваризация", возвращение к тоталитаризму и даже глобальное самоуничтожение
человечества - уже "маячат на горизонте". Отсюда вытекает потребность в
культурологии.
Проект Л. Уайта фиксирует основную проблему новой науки: несоответствие
интересов человечества и тенденций культурного развития. Он очерчивает границы
предмета культурологии - это сфера культурных символов, механизмы
самоорганизации, способы конкурентного и приспособительного взаимодействия
элементов культуры, наделенных смыслами, принципы взаимоадаптации человека и
создаваемой им искусственной среды. Проект Уайта привлекателен тем, что не
связан с какой-то одной методологией. Для исследования культуры можно
использовать методы эволюционизма, историзма, технологического и биологического
детермизма, семиотики, герменевтики, феноменологии и ряд других. Культурология
не придает большого значения междисциплинарным границам в науке. Исследования
"на стыке наук" - приветствуются. Исследовательскому проекту придается большее
значение, чем научной традиции. Культурология Уайта как бы уступает "веяниям
времени", требующим отказа от всякого ригоризма, трезвой оценки наукой ее
возможностей. И все-таки проект Уайта оказался недостаточно "новаторским".
Развитие культурологии пошло по другому пути, она стала превращаться в особого
рода дискурс, правила которого не совпадают с правилами классической науки.
Культурология приобрела диалогический характер, в ней акцентируется значение
личного опыта, не требуется "воспроизводимости" результатов. В процессе диалога
и размышления субъект культурологии не остается самотождественным. Он
развивается как автор. Вместо одной отвлеченной истины культурология стремится
понять "расстановку многих смыслов" в культурном пространстве. Парадигма как
система знаний становится менее важной, чем дискурс, коммуникация между
объектами культуры.
3. Парадигма и дискурс в культурологии.
В ХIХ веке науку принято было определять как "систему знаний", независимую, в
принципе, от социального контекста и форм коммуникации. Сегодня науку все чаще
определяют как коммуникативный феномен, тип дискурса, диалога, подчиняющийся
определенным правилам.
Это не значит, что парадигмальная основа науки вообще отбрасывается: без
общепризнанной совокупности исходных, аксиоматических или подтвержденных опытом
утверждений, относящихся к какой-то сфере действительности, наука невозможна.
Однако парадигма сама по себе неоднородна. Т. Кун, который ввел это понятие в
науковедение, (парадигма (греч.) - образец, пример, способ доказательства),
трактовал его как важное открытие, например: ньютоновский закон тяготения, закон
эволюции или закон стоимости. Эти законы составляют, однако, лишь ядро
соответствующей парадигмы, которое со временем обрастает конкретизациями, а
также, что не менее важно, фактами и соображениями, не согласующимися с этим
"смысловым ядром" и потому постоянно дискутируемыми.
Парадигма содержит основные убеждения ученых относительно реальности, правил
исследовательской деятельности, образцы постановки вопросов, считающихся
осмысленными, релевантными и образцы ответов на такие вопросы. Парадигма
ограничивает науку от "не-науки", служит "идеологией" сообщества ученых. Кун
полагал, что "зрелая", "нормальная" наука должна иметь четкую парадигму.
Парадигма предшествует теории: если какое-нибудь явление противоречит парадигме,
но вызывает серию вопросов и попытки объяснить явление с общепринятых позиций.
Основополагающие представления о культуре рождались в разных науках, а также в
сфере вненаучного и донаучного опыта. Поэтому очертить культурологическую
парадигму как единую логически непротиворечивую систему утверждений -
невозможно. Попытаемся лишь перечислить некоторые идеи, которые используются для
понимания, объяснения и систематизации культурных явлений.
Культура включает в себя материальные, идеальные, социо-нормативные и
поведенческие феномены, организованные в некоторую систему.
Человек - творец культуры.
Человек - продукт культуры.
Культура творится Богом или с его помощью.
Культура есть нечто "искусственное", создаваемое руками и разумом человека и в
этом смысле отличается от "природы", которая "естественна" и развивается сама
собой.
Культура обусловлена "природой человека" из которого она возникает
самопроизвольно, благодаря мутациям генов или естественному отбору в
биологических сообществах.
Культура развивается с необходимостью - по воле Провидения, на основе "закона
прогресса", логики человеческого разума.
Культура развивается свободно, благодаря целеполаганию, творчеству и
стремлению людей к счастью.
Культура развивается благодаря случайным факторам, путем инноваций, их
"естественного отбора", "проб и ошибок", удачного и неудачного
"заимствований".
Культура целостна, подобна организму и развивается путем естественной
эволюции, проходя стадии молодости, зрелости и упадка.
Культура развивается благодаря конкуренции и борьбе поколений, социальных
классов и групп.
Культура развивается благодаря сотрудничеству, альтруизму и взаимопомощи.
Смысл культурного развития состоит в непрерывной адаптации общества к
природной среде.
Смысл культурного развития состоит в достижении обществами и человечеством в
целом, все большего счастья, разумности и справедливости общественного
устройства.
В культурном развитие нет никакого смысла если оно не имеет прямого отношения
ни к адаптационному процессу, ни к счастью человеческому.
Системообразующие связи в культуре являются материально-экономическими,
био-психологическими, идеально-смысловыми, социо-нормативными.
Культура развивается, прежде всего, благодаря труду, стихийному творчеству
народа.
Главным двигателем культуры является "творческое меньшинство", "праздный
класс", экспериментирующий в сфере досуга.
Культурой является, по преимуществу, сфера должного, идеального, сфера Истины,
Добра и Красоты, составляющая лишь незначительный островок в стихии социума.
Культурой охватываются все действия, отношения и поступки людей, как полезные,
нравственные, разумные, соответствующие праву, так и бесполезные, вредные,
безнравственные и антиправовые, при том, однако, условии, что они не являются
чисто биологическими отправлениями.
Нетрудно видеть, что не все эти утверждения легко совместимы. Но и
"несовместимые" суждения часто оказываются включенными в одну парадигму.
В прошлом парадигма науки и возникающая на ее основе, а также благодаря новым
фактам, теория - были в центре внимания. Особенности же коммуникации ученых по
поводу фактов, теории и парадигмы считались чем-то привходящим, представляющим
интерес лишь для историков науки. Сегодня наблюдается коренное изменение в
понимании "сущности науки": теория, факты, парадигма, рассматриваются как более
или менее "случайные" условности, соглашения, определяемые коммуникативной
ситуацией. "Теория" оказывается чем-то вроде "общественного договора",
призванного поддержать взаимопонимание между учеными. Дискурс становится
самоцелью, аутентичной деятельностью ученого - если не средством решения
какой-то конкретной, заранее поставленной задачи. История науки вырисовывается
как последовательная смена типов дискурса, первоначально "привязанного" к
какой-то практической деятельности, но постепенно "очищаемого" от утилитарности
и становящегося "игрой" со всеми смыслами и значениями культуры. Диалектика
развития научного дискурса состоит в том, что он, с одной стороны,
освобождается, становиться самоценным, полноправным видом жизнедеятельности, а с
другой - все легче "продается" и все чаще "проституирует", не будучи способным
выжить без поддержки властных и финансовых структур. Но и в том, и в ином
случаях поиск имеющей "твердое бытие" объективной истины, оказывается, в лучшем
случае, лишь второстепенным мотивом научной деятельности.
Ученые, симпатизирующие духу научной классики, с недоверием и разочарованием
встречают этот поворот науки к "постмодерну." Но у него есть серьезные
основания.
Слово "постмодерн", на первых порах случайное и неоднозначное - приобрело
сегодня позитивную окраску и стало выражать осознанный и радикальный плюрализм
языков, моделей, методов, как в разных произведениях, так и в одном и том же.
При этом "постмодерн" оказывается феноменом не только искусств, но также
философии и науки.
Обосновывая значимость дискурсного анализа в культурологии, приходиться
вспомнить, что социо-гуманитарные науки с самого начала формировались в
конкретной коммуникативной ситуации типа: оратор - публика, адвокат - судья,
философ - царь, драматург - зритель, модный острослов - салонная богема. В этих
типах диалога, убеждающей, защищающей, разоблачающей, воспитывающей и
самовосхваляющей речи возникли ростки социологии, философии и, конечно,
культурологии.
Сегодня коммуникативность и диалогичность очевидным образом выступили на первый
план. Почему? Во-первых, выросло количество образованных людей и стали стираться
границы между культурной элитой и простой публикой. "Простой человек" стал
непосредственным участником публичных дискуссий благодаря телевидению.
Представим себе, что в телестудии сидят за "круглым столом" сотрудник КГБ,
диссидент, известный политик, ученый, астролог, философ, рэкетир, валютная
проститутка. Кажется, что ведущий телепередачу признает правомерность позиций
всех участников, каждый из которых имеет свое мнение и отстаивает какую-то свою
правду. "Но как же можно приравнивать "правду преступника" и "правду честного
гражданина"? - спросит читатель. Да, нельзя. Но, согласимся, что нелегко сегодня
разобраться в том, кто - преступник, а кто жертва, кто виноват и насколько.
Общество стало понимать, что многие меньшинства, стоявшие в прошлом "вне
закона", "вне морали" - например, политические диссиденты, шпионы-перебежчики,
заключенные преступники, "бомжи", проститутки, наркоманы - все они - люди
"древнейших" и "вечных" профессий, без которых не обходится ни одно общество. И
они не только заслуживают участия, но имеют право и уникальную возможность
сказать обществу нечто важное и нелицеприятное, такое, что неизвестно ни
обывателю, ни кабинетному ученому, ни профессиональному политику.
Общество стало более "открытым". Это значит, что представители одной группы или
профессии более свободно и искренне говорить людям других групп и профессий то,
что раньше они предпочитали скрывать. И вот, оказывается, что у людей всех групп
и профессий есть свои "эгоистические" интересы и разного рода недостатки, с
которыми всем остальным приходиться мириться, что не мешает им однако спорить и
переубеждать друг друга.
В-третьих, перемещение акцента с парадигмы на дискурс связано с поисками новой
самоидентичности многими людьми. Оценки и самооценки быстро эволюционируют,
когда ломаются социальный порядок, идеология. Как оценивали мы еще пятнадцать
лет назад "белых" и "красных", "коммунистов" и "монархистов", "капиталистов" и
"пролетариев", "демократов" и "патриотов", "бедных" и "богатых" - и как мы
оцениваем их сейчас? Люди меняют гражданство, политическую ориентацию и даже
пол, вкладывая новый смысл во все эти понятия. Поиск самоидентичности дает
мощный импульс культурологическому дискурсу, переоценке и переосмыслению многих
социо-культурных явлений.
В-четвертых, повседневная бытовая жизнь теснее связывается с экономикой и
политикой. Происходит сближение будничных разговоров, профессиональных дискуссий
и научной полемики. Наука как бы "растворяется" в социуме, сближается с
повседневностью, политической и культурной практикой. Дело даже не в том, что
возрастает значение каких-то личных решений, но в том, что сама личность - с ее
неповторимым душевным складом, языком, эмоциональной восприимчивостью и
выразительными жестами все в большей степени "заполняет собой" пространство
культуры, отодвигая на задний план отвлеченные идеи и ролевые отношения. Нет
больше "национальной идеи", "классовой идеи", "социалистической идеи", хотя есть
множество ярко выраженных национальных, классовых, идеологических "типов"
личности. Этот процесс вытеснения "роли" - личностью, связан с вторжением
"приватных" форм в "публичную" сферу. Он симптоматичен и важен, хотя в нем много
фальши, искусственности. Однако, эта искусственная гипертрофия "приватного",
личного активизирует многие, в прошлом, "подпольные" виды дискурса, которые
всплывают наружу и омолаживают культуру.
Традиционное понятие "дискурсивности" очевидным образом противоречит нынешнему
представлению о дискурсе. Дискурсивное мышление или речь характеризовались
такими признаками, как вербальность, логичность, рациональность, безличность.
Дискурсивность есть нечто, противополагаемое "потоку сознания", непосредственной
ассоциативности, образности, эмоциональности. Но "дискурс" в сегодняшнем
понимании - это единство "дискурсивности" и "потока сознания". Д.Н. Гилберт и М.
Маклей, изучавшие коммуникацию в науке, объединяют в понятии дискурса все формы
выражения мысли ученых - от журнальных публикаций и сообщений на конференциях -
до кулуарных разговоров, шуток, подтруниваний, которые предполагают говорящего и
слушающего, намерение одного воздействовать на другого. Стандартность,
типичность многих коммуникативных ситуаций привела к выработке типичных
дискурсов: лекции, проповеди, пропагандистской речи, президентского послания.
Как внутри науки, так и вне ее в зависимости от темы разговора, числа и
характеристики участников, складываются различные типы дискурса, а в
соответствии с ними эксплицируются, выводятся на свет различные слои, уровни
культурной реальности, подлежащей научному осмыслению. Разговор "с глазу на
глаз" обнажает одну реальность культуры. Тот же разговор, если он происходит
перед глазами телезрителей, будет восприниматься иначе и высветит иные его слои.
Они различаются в зависимости от степени "публичности" - "приватности".
Воспитатель в школе, социолог-аналитик в президентском совете, лидер партии в
парламенте, отец, наставляющий сына, опираются на различные интерпретации
культуры. Это - естественно. Для одного важна опора на гуманизм и
общечеловеческие ценности; для второго - понимание устойчивых черт человеческой
природы и традиционных политических механизмов; для третьего - национальные
традиции и идеалы; для четвертого - жизненная мудрость, терпимость, теплота в
отношениях. Сегодня мы имеем на политической арене и таких личностей, которые
говорят и делают то, что хотели бы сказать и сделать официальные, облеченные
властью лица, но "по протоколу" - не могут. Таков, на наш взгляд, "феномен
Жириновского".
4. Культура как виртуальная реальность и три ветви культурологии.
В принципе, возможно рассмотрение культуры под разными углами зрения в форме
различных дискурсов. Для каждого дискурса характерно особое видение культурной
реальности. Переход к дискурсному пониманию культурологии влечет за собой особое
понимание его предмета, то есть культуры, которая оказывается не опредмеченной и
завершенной, а виртуальной реальностью, выстраиваемой каждый раз по особым
правилам и с особыми целями. Существенно разграничение трех видов дискурса,
относящихся к прошлому, настоящему и будущему и соответственно, трех видов
культурологии - ретроспективной, презентивной и перспективной.
Культура прошлого - предмет ретроспекции - для нашего наивного взгляда кажется
чем-то вполне определенным, состоявшимся. Если уже не ощутимой сегодня, то
материализовавшейся в прошлом. Кажется, что лишь о прошлой культуре можно
говорить, как о предмете науки: ведь настоящее еще только строиться, а будущего
просто нет. Но "твердая реальность" прошлого во многом - мнимая. Во-первых, нам
известны лишь документы древности. Но они постоянно вновь и вновь
интерпретируются в свете открытий современного жизненного опыта. Во-вторых,
экзистенциальные, то есть глубинно-психологические мотивы ретроспективной
культурологии основаны на "уважении к минувшему", на культе почивших предков, на
идеализации исторических событий, личностей, которые приобретают то героические,
то "сатанинские" черты. Многоразовое осмысление в прошлом делает его все более
связанным, монолитным. Ретроспективная культурология является по преимуществу
синтезирующей, типологизирующей и индивидуализирующей. "Живая жизнь" часто не
оставляет ни времени, ни сил для ее осмысления. К тому же, "злоба дня", т.е.,
мощные, но поверхностные веяния, отвлекают внимание от главного.
Ретроспективная культурология, выходящая за рамки науки в мифологию,
историографию, романистику - "оформляет" культуру прошлого в виде четко
очерченных культурно-исторических типов, эпохальных событий, великих
исторических личностей.
Вторая - "презентативная" ветвь культурологии имеет совершенно иные
экзистенциальные, интеллектуальные и социальные истоки. По отношению к
настоящему мы чувствуем себя победителями или жертвами, питаем к нему любовь,
гордость, ненависть, презрение. Если мы хотим понять в какой культуре мы живем,
мы не только должны черпать информацию из книг и разговоров, но должны
участвовать в общественной жизни своими личными решениями и поступками. Мы
имеем, как правило, некоторое схематическое видение настоящего, которое обычно
сопоставляем с прошлым или с картинами жизни иных культур. Но мы сознаем его
приблизительность. Выстраивание образа современной культуры неотторжимо от
процесса жизни и самореализации личности - политика, романиста, философа. Уже
вступление в брак, публикация книги, избрание в политический орган меняют
представление человека и о себе, и о культуре. Картина культуры рисуется
усилиями многих лиц, которые спорят, разоблачают или хвалят друг друга, о многом
умалчивают и многое искажают. Выработка образа культуры приобретает черты
напряженного диалога и идеологической борьбы.
Современная культура есть, казалось бы, самая "жесткая" реальность, не считаться
с которой - невозможно. Но она кажется очень рыхлой, неоформленной по сравнению
с прошлым, где все было четко, ясно, все расставлено по местам. Повседневность
часто кажется "пустой", неполноценной - много времени "пропадает зря". Но как
понять такое самочувствие? Видимо, существует представление о неком "фокусе
жизни", полноценном бытие, которого никто не достигает. Все, что делаешь,
кажется эфемерным, незавершенным, недодуманным. И чем значительней социальная
роль личности, тем сильнее впечатление "неполноты бытия". Есть какое-то странное
противоречие между активной и созерцательной жизнью ("vita activa" и "vita
contomplativa") о котором много спорили средневековые философы. Практическая
жизнь - это максимальная вовлеченность, зримые, но малые по вселенским масштабам
- результаты. Созерцательная жизнь - это отстраненность, незримые, но, возможно,
эпохальные результаты. Активно живущий человек "теряет себя". Созерцающий - себя
находит, ибо только он способен глубоко идентифицировать себя с эпохой,
культурой, политическим движением. Это ли не парадокс? Конечно, во все времена
было гораздо больше людей, поглощенных заботами о "хлебе насущном", то есть,
активных. И гораздо меньше - отшельников - созерцателей. Во всех обществах
существовал, хотя и немногочисленный, праздный класс, некоторые представители
которого не только "охотились на лис", но и размышляли о судьбах мира.
Философы-созерцатели жили чаще всего одиноко и поэтому не могли испытывать
чувства заброшенности или героического миссионерства. Они должны были
формировать какой-то компенсаторный психический комплекс, а то и просто "сходить
с ума" как Ницше. Герман Гессе задумал соединить активную и созерцательную
жизнь. Он населил созерцателями целую провинцию. Они были заняты исключительно
"игрой в бисер". Гессе предусмотрел, что это должны быть избранные, лучшие люди:
они должны быть свободны от деловых забот; огорожены от треволнений борьбы за
существование, не иметь семьи. В Педагогической Провинции личные и
социально-ролевые отношения совпадают. Но люди живут, мыслят, говорят по
определенным правилам. Игра в бисер - не труд, а образ жизни. Это - полноценная,
здоровая активность, в которой нет специализации, нет недостатка в общении и
одиночестве. Это сообщество, напоминающее одновременно научный институт,
монастырь, аристократический курорт в швейцарских Альпах. Однако по сравнению с
жизнью игроков в бисер жизнь ученых, отдыхающих и монахов кажется скудной и
односторонней. Игра в бисер активизирует человека целиком, активизирует его
личные и родовые свойства. Поэтому она трудно представима. Игра в бисер - нечто
среднее между шахматной партией, музыкальной импровизацией, научным диспутом,
доказательством теоремы, стихосложением. Зная этот язык, можно проникнуть в
любую часть культурного пространства, но овладению этим языком нужно посвятить
всю жизнь. Гессе хотел показать, как совмещаются и преодолеваются друг в друге -
жизнь, созерцание, наука, спорт, искусство, философия и молитва. Это был смелый
замысел и вряд ли Гессе его осуществил. Но все-же его роман задает какое-то
новое направление духовным и социальным исканиям.
Презентативная культурология, подобно игре в бисер, сочетает в себе
теоретизирование и практический опыт - творчества, любви, власти, хозяйствования
и т.п. Опыт важен не только своими результатами, но и тем, что формирует
особенный тип ума. Власть формирует "властный ум", любовь - "любящий ум", наука
- "познающий ум". На пересечении жизни и созерцания складывается культура, как
реальность, которую можно назвать виртуальной потому, что она всегда только
становиться, и никогда не бывает такой, какой хочет и могла бы стать.
И еще в большей степени является виртуальной культура будущего, служащая
предметом перспективной культурологии, которую можно также назвать футурологией
или утопией. Утопическая культурология - ценная и нужная область познания. В
отличие от ретроспективной она скорее аналитична, панорамна, образна и
диалектична. Нужно честно сказать, что будущее не познаваемо методами
классической науки. Но представлять себе будущее - чрезвычайно важно.
Экзистенциально мы относимся к будущему с надеждой и пониманием. Интеллектуально
мы строим его, экстраполируя в будущее тенденции настоящего, выявляя "вызовы"
будущего и возможные ответы на них. Мы не должны обольщаться мыслью, что будущее
будет "светлым". Свет и тьма будут чередоваться в нем как всегда. Однако сегодня
человек должен взять на себя и практическую заботу о будущем - в большей
степени, чем когда-либо раньше. Поэтому утопическая, проектирующая культурология
становиться наиважнейшей областью социальной работы, в которой ничто не должно
откладываться на потом. Основная цель проективной культурологии - выработка
стратегии деятельности, выявление наиболее перспективных целей, достижение
такого состояния общества, в котором доминировали бы мир, сотрудничество,
следование закону, открытость, свободное развитие личности. Эти и другие цели
могут быть реализованы только при условии, если мы сегодня начнем вкладывать в
них свои силы и ресурсы. Наши стратегические цели - это воспитание, наука,
образование, искусство. Рыночные отношения не могут, и не должны сколько нибудь
широко распространяться на область культуры.
Культура вырастает из семени, подобно растению. И если ухаживать за ней,
заботясь о ее здоровых ростках и вовремя отбрасывая больные, уродливые, то можно
многого достигнуть.
 |